Фаворит. Американская легенда - Страница 9

Ему было 56, но выглядел он намного старше. Форма его челюсти указывала на строптивый характер, а подбородок по форме напоминал плохо закрепленную подкову или неправильно поставленный столб изгороди. Он был каким-то бесцветным, прозрачным. Создавалось впечатление, что он начинал превращаться в невидимку. В тех редких случаях, когда он снимал свою мягкую фетровую шляпу, нужно было долго и пристально рассматривать лысеющую голову, чтобы отличить седые волосы от серой кожи. На фотографиях без шляпы он неизменно сливался с небом, и были видны только его глаза, висевшие где-то в воздухе. Некоторые фотографы прекращали тщетные попытки сфотографировать его и просто дорисовывали его голову вручную, наугад определяя ее форму. Если же им удавалось сделать снимок «с головой», то все черты лица, за исключением подбородка-ковша, растворялись в тени полей его шляпы. Выше рта на снимках были видны только очки, в которых отображался фотограф. Как бы там ни было, Смиту никогда не хотелось смотреть в объективы фотоаппаратов. Он хотел смотреть на лошадей.

Казалось, что он нашел свое последнее пристанище. В его конюшне была только одна скаковая лошадь, причем совершенно заурядная. Старый ковбой в одиночестве поглощал пищу в столовой ипподрома, а все оставшееся время проводил со своей лошадью. Иногда он провоцировал бессмысленные разговоры, как, например, о яичнице с ветчиной на завтрак на скамьях у противоположной прямой. В конце концов наездники привыкли к его молчанию и забыли о нем.

В детстве Тома Смита опекали индейцы. Они присматривали за ним, когда он пытался находить дорогу в бескрайней равнине, обходить стада диких мустангов. Он всегда был один – даже тогда, на исходе девятнадцатого столетия. Он разговаривал только с лошадьми на языке незатейливых жестов и мелодичных звуков. Индейцы называли его Одиноким Ковбоем, а белые люди – «молчуном Томом». Люди его сторонились. Казалось, только лошади понимали его.

Они составляли смысл его жизни. Он рос там, где ездить верхом было так же естественно, как и дышать. Обладая от природы уникальным талантом понимать животных, Том всей душой и сердцем полюбил их. Они стали неотъемлемой частью его жизни. Позаимствовав у них непосредственность и непреодолимое стремление к свободе, он сам по характеру и поведению напоминал животное. Люди раздражали и сердили Смита. В их присутствии он замыкался в себе, зато с лошадьми чувствовал себя необычайно спокойно и комфортно.

Его жизненный путь можно было сравнить с заснеженной дорогой, на которой проступали идеально четкие следы копыт. Смит был родом из прерий. Там он приручил огромное количество мустангов и подготовил их для службы в британской кавалерии во времена англо-бурской войны. Но лошадьми он начал заниматься гораздо раньше, еще в отрочестве. С тех пор его карьера объездчика прерывалась лишь изредка, когда он временно становился охотником то на оленей, то на пум, а то и пастухом овец. В детстве он перегонял крупный рогатый скот, в тринадцать лет уже стал искусным объездчиком лошадей. Из памяти стерлись места и даты. Том помнил лишь, что его всегда окружали лошади и пустынная земля. У него была жена, но можно было только догадываться о ее присутствии. Позже рядом со Смитом появился сын Джимми, который, по умозаключениям окружающих, «возник ниоткуда».

На рубеже столетия Том променял дикую природу на цивилизацию. Он ускакал в Колорадо, в город Гранд-Джанкшен. Ему было чуть за двадцать. Британская кавалерия больше не нуждалась в его услугах, поэтому ему пришлось распрощаться с мустангами и начать поиски новой работы. Вместе со своей лошадью он скитался по необъятным пастбищам в каньоне Юнавип в Колорадо, когда узнал, что на одном из ранчо требовался пастух.

Том получил эту работу и исправно выполнял ее на протяжении двадцати лет. Он был настоящим мастером на все руки. Приучал крепких жеребят ходить под седлом, лечил их раны и болезни, подравнивал копыта, сгибался над наковальней, чтобы выковать им подковы. Дни и ночи напролет Том проводил с ними, согревался, тесно прижимаясь к ним во время прогулок по каньону, спал у их ног у подножия гор Колорадо.

Но надвигались перемены. Пока Смит безмятежно коротал свои дни в Юнавипе, тот Запад, который сформировал его образ жизни, обрекал его на долгие и мучительные поиски нового убежища и новой работы. Модернизация во главе с автомобилем неукротимо прорывалась через границу. Она постепенно вытесняла лошадей и все, что составляло привычный уклад жизни этих мест. Вероятно, из-за того, что Смит слишком редко имел дело с цивилизацией, он упустил момент, когда рядом появился филиал автомобильной компании Ховарда. Да, честно говоря, необходимости в этом не было, так как его умения компании не требовались. В то время все вокруг него пытались приспособиться к новому миру, забывались накопленные веками знания и исчезали традиции. Легенды о том, какой была граница, и о Диком Западе завладеют умами людей чуть позже, и Смит войдет в эти легенды.

Люди вокруг старались идти в ногу со временем, а Смит продолжал вести привычную для себя жизнь, постепенно превращаясь в реликт. Он не знал другой жизни и, вероятно, даже не представлял, какой она может быть. Его кругозор не выходил за рамки прерий и ранчо, и до последнего вздоха он общался с этим миром так, как научили его жеребята, обветренная земля и бескрайнее небо родного края.

В 1921 году после продажи ранчо в Юнавипе Смит стал безработным. Он поехал на ярмарку в округ Вайоминг, где ему удалось получить работу в компании, чья деятельность не поддавалась разумному объяснению. Они поставляли одряхлевших, отживших свой век лошадей на эстафетные гонки на родео. Том должен был тренировать и подковывать шесть лошадей. Свои обязанности Том исполнял безукоризненно. Вдобавок он лечил их болезни, что сказывалось на скорости лошадей. Гонки были далеко не самыми престижными, и лошади Смита побеждали. Один большой человек по имени Ирвин заметил Тома и его питомцев.