Фаворит. Американская легенда - Страница 79

Нью-йоркская рекламная кампания набирала обороты. 4 мая Сухаря и Адмирала вывели на лужайку перед цветущей изгородью, чтобы попозировать перед армией фотокорреспондентов. Первым вышел Адмирал. Он был великолепен. Гриву и хвост украшали желтые ленты, шкура блестела, голова гордо поднята вверх. Он был подвижен, словно ртуть, как тогда, в Гастингсе. Повод и узда едва сдерживали его. Когда служащий ипподрома подошел к нему с седлом, конь попятился и взвился на дыбы. Он сердито колотил в воздухе передними копытами и пытался сорваться с повода. Служащий бегал кругами по площадке, стараясь забросить ему на спину седло. Наконец это удалось, но Адмирал тотчас сбросил его. Седло снова забросили на жеребца, и оно снова полетело прямо в лица суетящимся вокруг него людям. «Не беспокойтесь, – нервно успокаивал окружающих жокей Чарли Куртсингер. – Как только он начинает скакать, управлять им очень просто. Все, что ему нужно, – вырваться вперед и бежать»

Наконец им удалось закрепить седло и затянуть подпруги. Куртсингер в черно-желтой жокейке – легендарные цвета конюшни Риддла – вскочил на спину жеребца. Тот снова бросился по кругу, вырывая куски дерна из лужайки Бельмонта. Куртсингер держался в седле, крепко стиснув зубы от напряжения. «Он просто очень подвижный и энергичный конь», – неуверенно произнес тренер Конвей, когда на него обрушились газетчики.

Вдали послышался гудок поезда. Адмирал беспокойно замер, высоко задрав голову. Какое-то короткое мгновение он стоял неподвижно, навострив уши, подняв голову и вытянувшись во всю длину своего прекрасного пропорционального тела. Он слушал гудок поезда. Никто не осмелился поправить некрасиво перекрутившийся недоуздок, чтобы получился идеальный снимок. Служитель, державший чумбур, приободрился, Куртсингер повернул голову к репортерам и натянуто улыбнулся. Фотографы защелкали затворами камер.

Куртсингер спрыгнул с лошади, и Адмирал унесся прочь. Следом вышел Сухарь, неспешно и с достоинством, как писал один репортер, «словно этот ипподром принадлежал ему». Поллард сидел верхом, одетый в красно-белые цвета Ховарда.

Контраст между двумя лошадьми был поразительным. Хотя Сухарь был немного ниже в холке и почти на пол-фута короче от носа до хвоста, по сравнению с Адмиралом он казался нескладным гигантом. Его вес составлял 471,7 килограмма, он был на 36,3 килограмма тяжелее Адмирала. Его грудь была 2 метра в обхвате – заметно шире, чем у соперника. Но при таком крупном теле ноги у Сухаря были на добрых 5 сантиметров короче. Шея у коня была широкая, голова тяжелая, хвост короткий, а пухлые колени чуть заметно согнуты. Уайти изо всех сил старался вычистить Сухаря, заплести его гриву, челку и хвост, однако косички в гриве никак не хотели лежать аккуратно и топорщились в разные стороны, как иглы дикобраза. Конь стоял, широко расставив ноги, словно сражаясь с сильным порывом ветра.

Но для утомленных фотографов Сухарь был божьим утешением. Он неподвижно стоял, пока его седлали и когда Поллард запрыгнул в седло. Фотографы подняли камеры – Сухарь навострил уши и принял отрепетированную позу, словно задумчиво обозревая горизонт. Он сохранял полную неподвижность: ни один его мускул не дрогнул в течение пяти минут, пока фотографы толпились вокруг, пока операторы вертели ручки кинокамер, снимая его во всех ракурсах. Они шумели, а он так и не шелохнулся.

С первого дня своего пребывания в Нью-Йорке Смит был Смитом: нью-йоркские корреспонденты не смогли вытянуть из него ни слова. «Том Смит, – писали они, – не говорит почти ни слова. Никогда». Редактор газеты «Нью-Йорк Херальд Трибьюн» счел героические попытки своего репортера получить от Смита нечто большее, чем односложные ответы, настолько забавными, что напечатал подробную транскрипцию всего, произнесенного Смитом. Смит шел на сотрудничество с прессой только в одном: вероятно, по настоянию Ховарда, он позволял представителям прессы заходить в конюшню, чтобы увидеть лошадь, хотя и без каких-либо комментариев с его стороны. Он вел себя немногим лучше второго тренера, столь же немногословного Джорджа Конвея. Один репортер описал его как «тощего, высокого, безразличного» человека. Конвей категорически не разрешал фотографам приближаться к его конюшне, вполне справедливо опасаясь, что нервный Адмирал испугается вспышек фотоаппаратов и разобьет себе голову. Когда корреспонденты обнаружили, что Смит более приветлив, они буквально поселились в конюшне номер 43, и тренеру приходилось протискиваться через плотную толпу, чтобы попасть к своему питомцу. Когда Сухарь выходил из конюшни, все устремлялись следом и присоединялись к толпе зрителей на языке скаковой дорожки. Они слонялись по ипподрому днем и ночью и постоянно приставали к Смиту с вопросом, действительно ли он думает, что его лошадь может победить.

К 14 мая короткий период перемирия Смита с прессой закончился. «Вы больше не увидите эту лошадь!» – прорычал Смит, выгнал всех из конюшни, натянул поперек входа веревку, поставил охрану, спрятался в выделенном ему домике при ипподроме и сидел с керосиновой плиткой в тесной каморке. Даже Поллард, весело болтавший с репортерами с самого приезда, вдруг замолчал. «Некоторые подозревают, – писал Джолли Роджер, – что Том избавился от языка». Команда Сухаря исчезла. Никому не позволялось увидеть коня. На мольбы поделиться хоть какими-то сведениями следовал классический отказ.

Репортеры пришли к заключению, что Смит просто скупится на информацию, но за этим стояло нечто большее. На тренировках за три дня до этого Сухарю понадобилось 1: 48 минуты, чтобы пробежать милю. И хотя трек в тот день был немного влажным, но за все время работы со Смитом Сухарь обычно показывал время 1: 36. В тот год весна в Нью-Йорке была необычно дождливой, и трек был трудным, даже когда было совершенно сухо. Но одним состоянием покрытия невозможно было объяснить медлительность коня на тренировке. Сухарь словно чувствовал себя не в своей тарелке, и Смит не мог найти причину этого. До скачек оставалось еще довольно много времени, но тренер все больше беспокоился. Он знал: любой намек, что с Сухарем не все в порядке, приведет к тому, что газетчики станут еще более навязчивыми. Он заперся в своем коттедже и держал рот на замке. Больше, чем когда-либо прежде, ему хотелось сохранить тренировки коня в секрете. Они выходили на трек в 4: 00 утра. И ему это удавалось до тех пор, пока однажды утром он немного не опоздал. Группа фанатов, которые пришли на ипподром в 4: 30, увидели, как Смит ведет лошадь назад в конюшню. Тогда Смит перенес тренировки на 8: 00 вечера. Какой-то период времени их никто не видел, но теперь прессе стало понятно, что он пытается водить их за нос.